Чай можно пить долго. Хороший, крупнолистовой, или зелёный с жасмином, а может и вовсе терпкий, и очень крепкий пуэр, которого хватит на целую компанию. Разумеется, не эту бурду из дешёвых пакетиков, которую по недоразумению называют чаем. Это просто пыль и отходы производства. Уж Галина Сергеевна в чае знала толк, и на её кухне не было место дешёвым помоям.
Однако, Ире надо было бежать на занятия и засиживаться было некогда. Она выпила одну кружечку только из вежливости к старой сиделке, а ещё потому что чай был вкусным.
Галина проводила девушку до лифта. Вернувшись она вымыла свою кружку, убрала со стола и зашла проведать Станислава. Дедушка смотрел телевизор, продолжая что-то записывать в свой дневник.
- Ну что, негодник, ты зачем внучку обозвал и прогнал, а?
- Галя.
Станислав отложил тетрадку в сторону и уставился на Хуторову умоляющим взглядом.
- Не начинай, пожалуйста, заново этот скандал.
- Ты помнишь, что ты мне обязан?
Галина Сергеевна строго погрозила пальцем своему пациенту.
- Ты должен меня слушаться, а не вот это вот всё, понятно?
- Хорошо, - Поникшим голосом согласился Станислав.
От его прежнего состояния, когда он кричал на Иру, не осталось и следа. Такая резкая смена характера часто встречается у людей с расстройством мышления.
- То-то.
Хуторова ещё немного пожурила деда за поведение, а потом оставила его в покое, потому что ей самой требовался отдых.
Ира вышла из подъезда и уверенным шагом отправилась в сторону остановки.
вдоль дома не спеша прогуливался странного вида мужчина. Он был высокий, худой, одет был в серый костюм старого покроя, на голове носил старомодную фетровую шляпу.
Когда Ира поравнялась с ним, он внезапно остановился.
- Ирина Евгеньевна, можно вас на минуточку.
Девушка откровенно побаивалась всяких уличных незнакомцев, и сейчас лихорадочно оглядывалась в поисках возможных путей отступления. Но время шло и реагировать как-то надо.
- Мы знакомы?
Мужчина слегка приподнял свою шляпу в знак приветствия.
- Прошу прощения, не представился. Я - Гагин. Как здоровье глубокоуважаемого Станислава Андреевича?
Спокойный тон и вежливость располагали к себе, и Ирина перестала боятся этого человека.
- Не очень хорошо. Двигается и говорит нормально, но меня не узнал, обругал и по руке ударил.
- Ай, как жаль.
Гагин покачал головой.
- Что же это он на старости лет чудит?
- А вы бы сами зашли к нему и спросили напрямую.
- Да меня тётя Галя не пускает, - Посетовал мужчина, - Строгая она у вас.
Вдруг Ира вспомнила свой недавний разговор с Хуторовой. И фамилию Гагин она тоже вспомнила. Но ведь, по словам тёти Гали, это был дедушкин коллега, который давно умер. С кем же она сейчас разговаривает?! Ей стало по-настоящему страшно находиться рядом с этим человеком.
- Вас здесь не должно быть! Вас не существует! Выпалила Ира и бросилась бежать прочь от дома.
Гагин не сдвинулся с места, и лишь прошипел ей вслед:
- Тебя тоже не существует.
Затем он повернулся и, не торопясь, пошёл в противоположном направлении.
Галина Сергеевна достала из шкафа старый, пухлый, с потрёпанной обложкой, альбом с фотографиями. Сейчас снимки в большинстве своём цифровые, и хранят их или в памяти смартфонов и компьютеров, или в облачных хранилищах. Каждый смартфон оборудован камерой, и даже не одной. Тысячи однообразных, однотипных снимков наполняют собой бесчисленные жёсткие диски десятков серверов по всему миру: я и моя кошка, я на отдыхе, я ем гамбургер, я на фоне ковра и ещё много-много я в той или иной ситуации. Кто-то наоборот, фотографирует всё вокруг, за исключением себя, и часто без всякого разбора.
Раньше было не так. Когда цифровые технологии ещё не были освоены, плёнка стоила дорого, а проявка и печать каждого снимка требовали усилий и оборудования, каждая фотография имела особую ценность. Их было меньше, но к делу подходили с душой, а снимки заботливо хранили вот в таких альбомах. Самые лучшие вставляли в рамки и вешали на стены.
Галина смотрела на чёрное-белые картинки из своего прошлого. Её взгляд подолгу останавливался на каждой из них. Иногда она нежно проводила по фотографии рукой, словно гладила её.
- Почему опять? Пробормотала она вслух.
- Почему вы продолжаете напоминать о себе, ведь я сделала всё, чтобы этого не происходило. Все эмоции должны быть адресованы другому человеку. Это он, а не я, должен смотреть на вас по ночам, вспоминать вас по утрам и носить вам цветы. Так всё и было, но в последние годы я начала давать слабину. Неужто защита спадает? Неужто моя уловка дала трещину? Снова эта боль и этот ужас. Я не готова переживать его опять. Можно ли укрепить защиту. Можно ли заглушить этот хор голосов, сделать так, чтобы они умолкли окончательно. Чтобы они звучали у кого угодно, только не у меня. Ведь всё было так хорошо.
Галя перевернула разом несколько страниц, торопливо перекрестилась и зачем-то осенила крёстным знамением вокруг себя.
- Я чувствую, как они ходят вокруг да около. Некоторые ждут на улице, а те, что посмелее, уже стучатся в мою дверь. Шиш вам всем! Слышите?
Я вас не боюсь, потому что у меня есть громоотвод. Меня не интересует, как и где вы погибли. Какие мучения испытывали перед смертью. Ничего этого нет и никогда не было!
Она продолжала этот безумный монолог и с каждой минутой связанность её речи всё сильнее истончалась. Она грозила кому-то невидимому, что найдёт на них управу, что Бог, дескать, всё видит, что у неё есть защита. Только от кого она собиралась защищаться, понятно было лишь Галине Сергеевне.
Её глаза светились безумием, и если бы сейчас её кто-нибудь увидел, то вполне мог бы заподозрить старушку в употреблении наркотиков.
Подобные вспышки сумасшествия происходили с ней не впервые, но каждый начинался с просмотра старых фотографий.
Что-то в них было такое, что затуманивало рассудок этой пожилой женщины. Обычные снимки, старые, черно-белые, отпечатанные в разные годы. Большинство из них были сняты не Хуторовой, а совсем другими людьми: коллегами, корреспондентами или вовсе посторонними. Она могла бы и не хранить их, но каждый снимок связывал Галину с прошлым, с событиями, участницей которых она была. Страшные события пугающие. Жуткие страницы истории хранились в этом альбоме, и теперь они буквально изводили бедную женщину воспоминаниями, от которых она так желала отгородится.
Хуторова взяла себя в руки, или приступ безумия просто ослаб. Она резким движением закрыла альбом, завернула его в тряпку, положила в пакет и получившийся свёрток спрятала в дальнем углу платяного шкафа.
В этот момент из комнаты Станислава раздался глухой стук. Что-то тяжёлое упало на ковёр. От безумия Хуторовой в одно мгновение не осталось и следа. Она стремглав бросилась в спальню.
Станислав лежал на полу. Его глаза остекленели, в них застыл испуг. Его хватил удар, и если бы не своевременные действия сиделки, он бы умер. Хорошо, что Андрей Станиславович настоял на найме постоянной сиделки, а не приходящей.
Первичные реанимационные действия Галина Сергеевна сделала сама, а потом вызвала неотложку. Прибывшие врачи высоко оценили её профессионализм.
Это был очередной инсульт, третий в жизни Станислава, и на долгих две недели его положили в больницу. В палате свои сиделки, поэтому на эти дни Хуторова осталась в одиночестве.
И ни разу за это время она не доставала из шкафа свой альбом.
Когда родственники Стантслава привезли его из больницы домой, то были немало удивлены царящему в квартире беспорядку. На кухне стояли грязные кружки из-под чая и лежали пустые блистеры от таблеток. Постель была не прибрана, дедушкины вещи валялись на полу.
Сама Галина Сергеевна выглядела не лучшим образом: халат мятый, непричёсанная, под глазами синяки, словно она не спала как минимум сутки, а то и двое.
Нина Станиславовна даже предложила заменить Хуторову на другую сиделку, но тётя Галя клятвенно заверила, что сейчас же всё приведёт в порядок.
Лучшее – враг хорошего или коней на скаку не меняют, а Хуторова осталась сиделкой у Станислава.
Дедушка вернулся из больницы в очень плохом состоянии. Он почти не вставал с постели, мало ел и передвигался с большим трудом. Лицо у Станислава осунулось, а характер стал очень уж сварливым. Он спорил по любому поводу и часто был очень недоволен всем подряд.
Тёте Гале прибавилось забот с ним. Она выполнила обещание: прибралась и привела себя в порядок.
Чего нельзя было сказать о самом дедушке. Вынужденная беспомощность чрезвычайно его бесила. Как он сам писал в дневнике: "тысячелетнее существо", вынужденное довольствоваться слабым телом больного старика. Это бессилие раздражало Станислава.